Неточные совпадения
Они знали его щедрость, и чрез полчаса больной гамбургский
доктор, живший наверху, с завистью смотрел в окно на эту веселую
русскую компанию здоровых людей, собравшуюся под каштаном.
Разговор между обедавшими, за исключением погруженных в мрачное молчание
доктора, архитектора и управляющего, не умолкал, где скользя, где цепляясь и задевая кого-нибудь за живое. Один раз Дарья Александровна была задета за живое и так разгорячилась, что даже покраснела, и потом уже вспомнила, не сказано ли ею чего-нибудь лишнего и неприятного. Свияжский заговорил о Левине, рассказывая его странные суждения о том, что машины только вредны в
русском хозяйстве.
— Позор и срам! — отвечал полковник. — Одного боишься, — это встречаться с
Русскими за границей. Этот высокий господин побранился с
доктором, наговорил ему дерзости за то, что тот его не так лечит, и замахнулся палкой. Срам просто!
Нынче поутру зашел ко мне
доктор; его имя Вернер, но он
русский. Что тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец.
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду, какую хочешь, только подле сядь и говори. К тому же ты
доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты знаешь, бренчу маленько; у меня там одна песенка есть,
русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими…» Она настоящие любит, — ну, с песенки и началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, мэтр, Рубинштейн… Уверяю, не раскаешься!
Он представил себя богатым, живущим где-то в маленькой уютной стране, может быть, в одной из республик Южной Америки или — как
доктор Руссель — на островах Гаити. Он знает столько слов чужого языка, сколько необходимо знать их для неизбежного общения с туземцами. Нет надобности говорить обо всем и так много, как это принято в России. У него обширная библиотека, он выписывает наиболее интересные
русские книги и пишет свою книгу.
— А — что значат эти союзы безоружных?
Доктора и адвокаты из пушек стрелять не учились. А вот в «Союзе
русского народа» — попы, — вы это знаете? И даже — архиереи, да-с!
Улавливая отдельные слова и фразы, Клим понял, что знакомство с
русским всегда доставляло
доктору большое удовольствие; что в 903 году
доктор был в Одессе, — прекрасный, почти европейский город, и очень печально, что революция уничтожила его.
Он, конечно, пришел познакомиться с
русскими, редкими гостями здесь, как и тот майор, адъютант губернатора, которого привел сегодня утром
доктор Ведерхед…» — «Проводник ваш по колонии, — сказал Вандик, — меня нанял ваш банкир, с двумя экипажами и с осьмью лошадьми.
По-французски он не знал ни слова. Пришел зять его, молодой
доктор, очень любезный и разговорчивый. Он говорил по-английски и по-немецки; ему отвечали и на том и на другом языке. Он изъявил, как и все почти встречавшиеся с нами иностранцы, удивление, что
русские говорят на всех языках. Эту песню мы слышали везде. «Вы не
русский, — сказали мы ему, — однако ж вот говорите же по-немецки, по-английски и по-голландски, да еще, вероятно, на каком-нибудь из здешних местных наречий».
Поэтому мне очень интересно взглянуть на
русский тип», — говорил он, поглядывая с величайшим вниманием на барона Крюднера, на нашего
доктора Вейриха и на Посьета: а они все трое были не
русского происхождения.
Осуществиться журнал мог только благодаря
доктору Мотту, человеку сильного характера, замечательному христианскому деятелю, возглавлявшему Христианский союз молодых людей и Христианскую студенческую федерацию, большому другу
русских и православия.
Тут был подсудок Кроль, серьезный немец с рыжеватыми баками, по странной случайности женатый на
русской поповне; был толстый городничий Дембский, последний представитель этого звания, так как вскоре должность «городничих» была упразднена;
доктор Погоновский, добродушный человек с пробритым подбородком и длинными баками (тогда это было распространенное украшение докторских лиц), пан Богацкий, «секретарь опеки», получавший восемнадцать рублей в месяц и державший дом на широкую ногу…
Больная привязалась к
доктору и часто задерживала его своими разговорами. Чем-то таким хорошим, чистым и нетронутым веяло от этого девичьего лица, которому болезнь придала такую милую серьезность. Раньше
доктор не замечал, какое лицо у Устеньки, а теперь удивлялся ее типичной красоте. Да, это было настоящее
русское лицо, хорошее своим простым выражением и какою-то затаенною ласковою силой.
Нечай имел общую многим малороссам черту. Несмотря на долгое пребывание в Москве, он любил мешать свою
русскую речь с малороссийскою, а если с кем мог, то и совсем говорил по-малороссийски.
Доктор же свободно понимал это наречие и кое-как мог на нем объясняться по нужде или шутки ради.
Пошатываясь на месте, Прозоров изобразил дочери надутую фигуру
русского немца. В следующий момент он представил вытянутую и сутуловатую «натуру»
доктора и засмеялся своим детским смехом.
По училищным преданиям, в неписаном списке юнкерских любимцев, среди таких лиц, как профессор Ключевский,
доктор богословия Иванцов-Платонов, лектор и прекрасный чтец
русских классиков Шереметевский, капельмейстер Крейнбринг, знаменитые фехтовальщики Пуарэ и Тарасов, знаменитый гимнаст и конькобежец Постников, танцмейстер Ермолов, баритон Хохлов, великая актриса Ермолова и немногие другие штатские лица, — был внесен также и швейцар Екатерининского института Порфирий.
— В двадцати верстах от берега Ледовитого моря, — рассказывали Гарбер и Шютце, — при впадении западного рукава Лены, была метеорологическая
русская станция Сагастир, где по временам жили
доктор Бунге и астроном Вагнер, с двумя казаками и тремя солдатами, для метеорологических наблюдений.
Из помещения на Старой площади редакция «
Русского слова» вскоре, переменив несколько квартир, переехала на Петровку, в дом
доктора Левинсона, в нижний этаж, где была когда-то редакция арендуемых у императорских театров театральных афиш, содержимая А.А. Левинсоном, сыном домовладельца.
— После назначения министром народного просвещения князя П.А.Ширинского-Шихматова (1790—1853) философия была совсем исключена из программ
русских университетов, а чтение курсов логики и психологии было поручено
докторам богословских наук.].
Для нее было большим горем, что
доктор так любил эту гадкую
русскую водку.
Особенно памятны мне стихи одного путешественника, графа Мантейфеля, который прислал их Софье Николавне при самом почтительном письме на французском языке, с приложением экземпляра огромного сочинения в пяти томах in quarto [In quarto — латинское «in» значит «в», a «quarlus» «четвертый», инкварто — размер книги, ее формат в четвертую часть бумажного листа.]
доктора Бухана, [Бухан Вильям (1721–1805) — английский врач, автор популярной в то время книги «Полный и всеобщий домашний лечебник…» На
русский язык переведена в 1710–1712 гг.] только что переведенного с английского на
русский язык и бывшего тогда знаменитою новостью в медицине.
В надворном флигеле жили служащие, старушки на пенсии с моськами и болонками и мелкие актеры казенных театров. В главном же доме тоже десятилетиями квартировали учителя, профессора, адвокаты, более крупные служащие и чиновники. Так, помню, там жили профессор-гинеколог Шатерников, известный детский врач В.Ф. Томас, сотрудник «
Русских ведомостей»
доктор В.А. Воробьев. Тихие были номера. Жили скромно. Кто готовил на керосинке, кто брал готовые очень дешевые и очень хорошие обеды из кухни при номерах.
— Во-первых, это потому, что я
доктор, долго жил с
русскими. Ага же лицо очень важное, и ему приходится молчать и по своему положению, и чтобы не сказать чего не надо. Больше я о нем не скажу ни слова.
В ее номере находились
доктор, акушерка и пожилая
русская дама из Харькова, которую звали Дарьей Михайловной.
— О, это ужасно!
Доктор подозревает, что она приняла яд! О, как нехорошо ведут себя здесь
русские!
На деньги эти он нанял щегольскую квартиру, отлично меблировал ее; потом съездил за границу, добился там, чтобы в газетах было напечатано «О работах молодого
русского врача Перехватова»; сделал затем в некоторых медицинских обществах рефераты; затем, возвратившись в Москву, завел себе карету, стал являться во всех почти клубах, где заметно старался заводить знакомства, и злые языки (из медиков, разумеется) к этому еще прибавляли, что Перехватов нарочно заезжал в московский трактир ужинать, дружился там с половыми и, оделив их карточками своими, поручал им, что если кто из публики спросит о
докторе, так они на него бы указывали желающим и подавали бы эти вот именно карточки, на которых подробно было обозначено время, когда он у себя принимает и когда делает визиты.
— Прикажите меня лечить какому-нибудь доброму
доктору из
русских.
Приснилось ему, что будто бы он с женой в гостях у
доктора в громадной комнате, уставленной по стенам венскими стульями. На стульях сидят все больные из барака.
Доктор с Матрёной ходят «
русскую» среди зала, а он сам играет на гармонике и хохочет, потому что длинные ноги
доктора совсем не гнутся, и
доктор, важный, надутый, ходит по залу за Матрёной — точно цапля по болоту. И все больные тоже хохочут, раскачиваясь на стульях.
— Де густибус?.. знаю-с. Тоже учились когда-то… Чему-нибудь и как-нибудь, по словам великого Достоевского. Вино, конечно, пустяки, киндершпиль [Детская игра (нем. Kinderspiel).], но важен принцип. Принцип важен, да! — закричал неожиданно Завалишин. — Если я истинно
русский, то и все вокруг меня должно быть
русское. А на немцев и французов я плевать хочу. И на жидов. Что, не правду я говорю,
доктор?
Никто, конечно, не раскаивался. Все были сыты и благодарили
доктора за то, что он дал им возможность пообедать в таверне для рабочих. Ведь очень немногие
русские путешественники заглядывают в такие места.
Несколько колясок дожидалось
русских офицеров. На козлах одной из них восседал с сигарой во рту и капитан Куттер. Он кивнул головой своим вчерашним седокам и, когда они подошли к нему, чтобы сесть в его экипаж, протянул руку и крепко пожал руки Володи и
доктора.
Мой товарищ по гимназии, впоследствии заслуженный профессор Петербургского университета В.А.Лебедев, поступил к нам в четвертый класс и прямо стал слушать законоведение. Но он был дома превосходно приготовлен отцом,
доктором, по латинскому языку и мог даже говорить на нем. Он всегда делал нам переводы с
русского в классы словесности или математики, иногда нескольким плохим латинистам зараз. И кончил он с золотой медалью.
В Ницце годами водил я знакомство с А.Л.Эльсницем, уроженцем Москвы, тамошним студентом, который из-за какой-то истории во время волнений скрылся за границу, стал учиться медицине в Швейцарии и Франции, приобрел степень
доктора и, уже женатый на
русской и отцом семейства, устроился прочно в Ницце, где к нему перешла и практика
доктора Якоби.
Когда я вошел в гостиную, Герцен вел оживленный разговор с Литтре. Кроме меня, из
русских был еще Е.И.Рагозин (впоследствии обычный посетитель герценовских сред) и еще кто-то из сотрудников"Philosophic positive" — быть может, некий
доктор Unimus, практикующий теперь в Монте-Карло.
Плеханова (с которым я до того не был знаком) я не застал в Женеве, о чем искренно пожалел. Позднее я мельком в Ницце видел одну из его дочерей, подруг дочери тогдашнего
русского эмигранта,
доктора А.Л.Эльсниц, о котором буду еще говорить ниже. Обе девушки учились, кажется, в одном лицее. Но отец Плехановой не приезжал тогда в Ниццу, да и после я там с ним не встречался; а в Женеву я попал всего один раз, мимоездом, и не видал даже Жуковского.
Множество терминов я пустил впервые в
русской печати, и мне некоторым подспорьем служили только учебники фармакологии, в том числе и перевод Эстерлена — того же
доктора Хана — перевод местами очень плохой, с варварскими германизмами и с уродливыми переделками терминов.
У него я и познакомился с
доктором Якоби, бывшим
русским"довудцей"(командиром) польского восстания 1863 года, а тогда уже врачом и эмигрантом, игравшим роль среди тех
русских, с которыми в Женеве, как известно, не поладил Герцен.
В Ницце мы видались с ним часто; так же часто навещали мы М.М.Ковалевского на его вилле в Болье. С Ковалевским Эльсниц был всего ближе из
русских. Его всегда можно было видеть и на тех обедах, какие происходили в
русском пансионе, где в разные годы бывали неизменно, кроме Ковалевского,
доктор Белоголовый с женой, профессор Коротнев, Юралов (вице-консул в Ментоне), Чехов, Потапенко и много других
русских, наезжавших в Ниццу.
В камине тлели угли. Иван Алексеевич любил греться. Он стоял спиной к огню, когда вошел хозяин кабинета — человек лет под сорок, среднего роста. Светло-русые волосы, опущенные широкими прядями на виски, удлиняли лицо, смотревшее кротко своими скучающими глазами. Большой нос и подстриженная бородка были чисто
русские; но держался адвокат, в длинноватом темно-сером сюртуке и белом галстуке, точно иностранец
доктор.
И
доктор в соседней комнате стал говорить о суровой природе, влияющей на характер
русского человека, о длинных зимах, которые, стесняя свободу передвижения, задерживают умственный рост людей, а Лыжин с досадой слушал эти рассуждения, смотрел в окна на сугробы, которые намело на забор, смотрел на белую пыль, заполнявшую всё видимое пространство, на деревья, которые отчаянно гнулись то вправо, то влево, слушал вой и стуки и думал мрачно...
— Это не те! — сказал раздраженно
доктор. — Я говорю вам
русским языком, дайте из новых. Впрочем, ступайте и проспитесь, от вас несет, как из кабака! Вы невменяемы!
— Но я не пришел мстить вам за вашу насмешку; я пришел только выполнить слово
русского генерала, назначившего в вашем доме свою квартиру на нынешний и завтрашний день, и еще, — прибавил он с усмешкою, — выполнить обещание
доктора Зибенбюргера: доставить к вам Паткуля живьем.
С печальной улыбкой слушал эти толки и
доктор Пашков, также спустившийся вниз и даже, ввиду его тоже
русского происхождения, допущенный в апартаменты князя Чичивадзе.
— Я не больна! — возражала она на эти слова
доктора Уайлиса. — Да если бы я еще серьезно была больна, — грустно добавила она, — то тем более было бы мне необходимо остаться здесь, потому, что супруга
русского императора должна умереть в России.
Петька, между тем, был живехонек и здоровехонек и усердно изучал хитрую медицинскую науку под руководством немца Краузе, конечно, не по книгам, а со слов немецкого
доктора. Наглядно изучал он приготовление снадобий из разного рода мушек, трав и кореньев, чем с утра до вечера занимался старик. Скоро Петр Ананьев оказался ему деятельным помощником: тер, толок, варил, сортировал травы и коренья, и удивлял «немца»
русской смекалкой.
В этих театрах
русскими учениками Кунтша и Фюрста играны были следующие пьесы: «О Франталисе эпирском и о Мирандоне сыне его», «О честном изгнаннике», «Тюрьмовой заключенник или принц Пикельгяринг», «Постоянный папиньнаус», «
Доктор Принужденный» и другие. Все эти пьесы имели все театральные эффекты и ужасы, сражения, убийства и прочее.
И люди нашего времени, считающие себя самыми передовыми, внуки тех людей, которые 75 лет тому назад уничтожили телесное наказание, теперь почтительнейше и совершенно серьезно просят господина министра и еще кого-то о том, чтобы поменьше сечь взрослых людей
русского народа, потому что
доктора находят, что это нездорово, не сечь тех, которые кончили курс, и избавить от сечения тех, которых должны сечь вскоре после бракосочетания императора.